Какой вы сыщик?

Тест Какой вы сыщик? (пройти этот тест)

@темы: детектив

---

гадания на поговорках

Ирландское гадание ко Дню святого Патрика

Что скажет тебе Ирландская мудрость?

@темы: гадания

---

Somebody That I Used to Know - Walk off the Earth (Gotye - Cover)

@темы: музыка

---

Пусть будет

Верка Сердючка-Андрей Данилко-история про путина.

@темы: Верка Сердючка

---

Продолжаю читать «Трое на четырёх колёсах» Джером Клапка Джером

О НЕМЕЦКИХ НРАВАХ: )))
«Легкость, с которой постоянно попадаешь в Германии в какую-нибудь историю, наводит меня на мысль, что это идеальная страна для молодого англичанина: студентам, молодым кандидатам на судебные должности, офицерам запаса армии на половинном жалованье — развернуться в Лондоне очень трудно: для среднего здорового юноши британской крови развлечение тогда только доставляет истинное удовольствие, если оно является нарушением какого-нибудь закона. То, что не запрещено, не может дать ему полного удовлетворения. Попасть в затруднительное положение, «влететь в историю» для юного англичанина — блаженство; а между тем в Англии это требует большого упорства и настойчивости со стороны любителя приключений.
Я как-то беседовал на эту тему с одним почтенным знакомым, церковным старостой… и мы разговорились об общем легкомыслии и испорченности юношества.
— Удивительно, — заметил мой друг, — как крепко держатся традиции. Когда я был молод, этот вечер тоже обязательно кончался скандалом в ресторане Крайтирион.
— Бессмысленно это! — заметил я.
— И однообразно! Вы не можете себе представить, — говорил он, не сознавая, что по его суровому лицу разливается мечтательное выражение, — как может надоесть хождение по знакомой дороге в полицейский участок. А между тем, что же нам оставалось делать? Положительно ничего! Если мы, бывало, потушим фонарь на улице — придет человек и зажжет его опять; если начнем оскорблять полисмена — он не обращает ни малейшего внимания, как будто не понимает; а если понимает, то ему все равно. Когда находило желание устроить потасовку со швейцаром у подъезда в театр, то это кончалось большею частью его победой и пятью шиллингами отступного с нашей стороны; полное же торжество над ним обходилось в десять шиллингов…
Я советовал бы нашей молодежи, любящей пошуметь, отправляться на время в Германию; не стоит только покупать сразу обратных билетов, так как срок — два месяца, а в этот промежуток времени можно не успеть выпутаться из всех последствий «развлечений».
Здесь запрещается делать многое, что делать очень легко и очень интересно; существуют целые списки запретных поступков, от которых пришел бы в восторг молодой англичанин. Он может начать с самого утра — стоит только вывесить из окна тюфяк: здесь запрещается вывешивать из окон тюфяки. Дома он может вывеситься хоть сам — никому это не мешает, и никто ему не запретит, лишь бы он не разбивал при этом окон и не вредил прохожим. Затем, в Германии запрещается гулять по улицам в таком платье, которое может показаться фантастическим: один мой знакомый шотландец, приехав в Дрезден, провел всю первую неделю в спорах с саксонским правительством из-за своего национального костюма. Его остановили на улице и спросили, что он делает в этом платье. Он отвечал коротко и ясно, что носит его. Они спросили, зачем он его носит. Он отвечал, что для тепла. Они прямо заявили, что не верят, посадили его в карету и отвезли в гостиницу. Понадобилось личное удостоверение английского консула в том, что это действительно национальный шотландский костюм, который носят почтенные, благонадежные люди. Дрезденские власти принуждены были уступить, но вряд ли изменили свое внутреннее убеждение. Когда один англичанин, приехавший в Германию охотиться со знакомыми офицерами, показался верхом в охотничьем костюме у подъезда гостиницы, — его живо забрали в полицию вместе с конем.
В Германии запрещается кормить на улицах лошадей, ослов и мулов — своих, равно как и чужих. Если на вас найдет неудержимое желание покормить чью-нибудь лошадь, вы должны уговориться об этом как следует и явиться в назначенное место; там можете кормить сколько угодно.
Запрещается на улицах и вообще в публичных местах бить стекло и посуду; а если разбили, обязаны подобрать все осколки. Я только не знаю, что полагается с ними делать, так как ни оставлять их, ни выбрасывать нигде не разрешается; остается или носить с собой по гроб жизни, или же съесть — это, вероятно, можно.
Запрещается стрелять на улицах из самострела. Положим, никому не приходит в голову стрелять на улицах из самострела — но немецкие законы написаны не для одних нормальных людей, а также и для сумасшедших. В Германии нет закона только насчет того, что запрещается стоять на голове посреди улицы. Но в ближайшем будущем кто-нибудь из государственных людей, сидя в цирке, живо сформулирует важный, упущенный в законах пункт — и новое правило появится в числе других, аккуратно заключенное в рамку, во всех публичных местах, с указанием штрафа за его нарушение.
Это большое удобство в Германии: здесь каждый вид дурного поведения имеет определенный денежный эквивалент; сотворив какую-нибудь глупость, вам не приходится проводить бессонную ночь, как у нас в Англии, размышляя о том, что с вами за это будет: отделаетесь ли вы предостережением, или придется заплатить сорок шиллингов, или же попадете пред очи правосудия в неудачную минуту и придется отсиживать семь дней ареста. Здесь все оценено заранее: вы можете выложить на стол все наличные деньги, открыть «полицейский регламент» и составить программу целого вечера из развлечений разнообразной стоимости.
Экономным людям я советовал бы начать с гулянья по неуказанной стороне тротуара. Это самое дешевое из запрещенных удовольствий; если выбирать безлюдные улицы, где полицейских мало, то весь вечер такого гулянья обойдется в каких-нибудь три марки.
Запрещается в германских городах ходить по улицам скопом, в особенности после захода солнца. Я не знаю, из скольких человек должна состоять компания для того, чтобы она могла быть названа скопом — и никто не мог дать мне точных объяснений. Я как-то спросил знакомого немецкого офицера, который собирался в театр со своей женой, тещей, пятью детьми, двумя племянницами и сестрой с ее женихом, — не рискует ли он нарушить закон «о хождении скопом». Мой знакомый осмотрел компанию и сказал:
— Видите ли, мы все принадлежим к одному семейству.
— Да, но в параграфе ничего не говорится о «семейных скопах»; там просто сказано: «запрещается ходить скопом». Вы не обижайтесь, но мне, право, кажется, что ваша компания подходит под это название. Я не знаю, как взглянет полиция; я только хотел предупредить вас с своей точки зрения.
Мой знакомый готов был тем не менее посмеяться над такой «точкой зрения», но его жена, не желая рисковать и испортить вечер в самом начале, настояла, чтобы общество разделилось на две партии и сошлось только в вестибюле театра…
Однако есть еще более страшное преступление, перед которым все остальные ничтожны: это хождение по траве. Нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах в Германии ходить по траве не разрешается; ступить на нее было бы таким же святотатством, как протанцевать матросский танец на молитвенном ковре магометанина. Даже немецкие собаки воспитаны в чувствах глубокого уважения к каждой лужайке, и если вы здесь встретите собачонку, восторженно описывающую круги по траве, то можете быть уверены, что она принадлежит бессовестному иностранцу. В Англии, желая оградить место от собак, его окружают колючей проволочной сеткой; в Германии же просто ставится доска с надписью: «Хождение запрещается» — и ни один пес с немецкой кровью в жилах не подумает поставить на это место лапу. Я видел в парке старика-немца, садовника, который осторожно шагнул на траву в войлочных туфлях, поднял жука, серьезно опустил его на дорожку и постоял, чтобы убедиться, что тот не вернется на прежнее место. Бедный жук был пристыжен ужасно, поскорее спустился в канавку и повернул на первую же дорожку с надписью: «Ausgang».
Роль каждой дорожки в парках строго определена, и ходить, пренебрегая указаниями, значит рисковать своей свободой и благосостоянием. Есть дороги «для велосипедистов», «для пешеходов», «для верховой езды», «для легких экипажей», «для тяжелых экипажей», «для детей» и «для одиноких дам»; меня поражает, почему нет еще специальных дорожек «для лысых» и «для потерявших невинность женщин». Это крупное упущение…
На всех скамейках в парке тоже сделаны надписи; немецкий мальчик, чуть-чуть не сев от усталости на скамейку с надписью «Только для взрослых», с ужасом вскакивает, заметив свою ошибку, и осторожно садится на другую, «Для детей», стараясь не запачкать ее грязными сапогами.
Воображаю скамейку с надписью «Только для взрослых» где-нибудь у нас в Риджент-парке! Да все дети на пять миль в окружности сбежались бы, чтобы постоять или посидеть на ней хоть чуточку, и вокруг происходила бы отчаянная свалка из-за очереди. Ни одному «взрослому» не довелось бы отдохнуть на этой скамье никогда, так как он не в состоянии был бы пробиться сквозь толпу детишек…
После десяти часов вечера здесь все двери должны быть на запоре, а после одиннадцати запрещается играть на рояле. В Англии мне никогда не хотелось ни играть самому, ни слушать игру на рояле после одиннадцати часов вечера; но здесь я чувствую полное равнодушие к музыке именно до одиннадцати, а потом с наслаждением слушал бы «Пампу» или «Молитву девушки»! Мне всегда хочется того, чего нельзя. А для немцев музыка после указанного часа уже не удовольствие, а проступок, тревожащий совесть.
Некоторая свобода предоставлена в Германии только студентам — и то до известной степени; граница этой свободы выработалась постепенно обычаем. Например, студенту разрешается засыпать в пьяном виде на улицах — но не на главных; на следующее утро полицейский доставит его без всякого штрафа домой — но при том условии, если он свалился с ног в тихом месте; поэтому, чувствуя приближение бессознательного состояния, выпивший студент спешит завернуть за угол, в переулок, и там уже спокойно протягивается вдоль канавки. В некоторых частях города им разрешается звонить для развлечения у подъездов частных домов; квартиры в этих местах более дешевы, и вам необходимо знать тайный, условный способ звона во всех знакомых домах — иначе вы рискуете попасть под ведро воды, вылитой из верхнего этажа.
Позволяется также студентам гасить фонари — штук шесть в ночь; они уже это знают и считают сами; позволяется кричать, петь на улицах до половины третьего ночи и позволяется в некоторых ресторанах флиртовать с продавщицами; ввиду этого в означенных ресторанах продавщицы выбираются солидного возраста и наружности — для избежания недоразумений.Да, они большие законники, эти немцы!»

---

Продолжаю читать «Трое на четырёх колёсах» Джером Клапка Джером

О ЖУРНАЛИСТИКЕ: «Мы писали о том, как надо жениться. Эти статьи заключали длинный ряд разумных, серьезных советов, и если бы наши читатели им следовали, то образовали бы круг непомерно счастливых людей, которым бы завидовали все мужья и жены. Мы объясняли подписчикам, как можно разбогатеть, разводя кроликов; мы доказывали это фактами и вычислениями. Вероятно, наши читатели удивлялись, почему мы сами, в полном составе редакции, не бросим журналистику и не устроим кроличью ферму. Я слыхал от многих знающих людей, что стоит завести двенадцать хороших кроликов — и через три года при мало-мальски добросовестном отношении к делу они будут давать две тысячи фунтов стерлингов дохода в год. И этот доход будет постоянно увеличиваться. Может быть, человеку и денег девать некуда, но они будут прибывать сами собой, то есть от этих двенадцати кроликов. Но в то же время я знал нескольких людей, которые заводили самую отборную дюжину, и совершенно напрасно — ни один фермер от этого не разбогател, всегда что-нибудь мешало…
Журнал не пошел только в денежном отношении, и нам пришлось ограничить число сотрудников. Я помню, мой отдел назывался «Советы матерям». Я его вел с помощью квартирной хозяйки, которая развелась с первым мужем и похоронила четверых детей, так что семейный уклад она знала до тонкостей. В моем ведении был еще столбец «Заметки о меблировке и украшении домов» с рисунками и «Советы начинающим литераторам». Надеюсь, что последние принесли им больше пользы, чем мне самому.
Болезненная, тихая женщина в сером старомодном платье с чернильными пятнами, нанимавшая комнатку в бесконечно длинной улице с унылыми лавчонками, заведовала отделом «Хроника большого света». Последняя вся состояла из тонких намеков того пошиба, который и теперь еще отличает подобные статейки: «На последнем балу в палаццо князя С., — мы не называем имен, — князь говорил мне такие вещи, которые не совсем нравились графине Z, но лучше не входить в подробности!..» Бедная, маленькая женщина: если бы ей провести хоть один вечер в палаццо князя С., то, может быть, румянец вернулся бы на ее поблекшие морщинистые щеки.
«Юмористика» находилась в руках мальчишки-посыльного, которому предоставлялась для этого куча старых газет и пара хороших ножниц.
Вести журнал было нелегко. Денежное вознаграждение равнялось почти нулю. Но вознаграждение нравственное было огромно: журналистика — это игра в школу; мы любим играть в школу в детстве, потом продолжаем ее молодыми людьми, потом стареем и уныло плетемся к гробу, но и при этом все еще увлекаемся игрой в школу. А в этой игре так приятно быть учителем! Так приятно посадить остальных детей в ряд, а самому расхаживать перед ними с указкой! И журналистика чувствует, что ходит с указкой; поэтому у нее столько приверженцев, несмотря на многие тяжелые стороны этого труда. Государство, правительство, общество, народ, искусство, наука — вот те дети, которые сидят перед нею в ряд, а она их учит.»
ОБ ИЗУЧЕНИИ ИНОСТРАННЫХ ЯЗЫКОВ: «Говорят, в Ганновере можно выучиться самому лучшему немецкому языку. Но неудобство заключается в том, что за пределами Ганновера никто этого «самого лучшего» немецкого языка не понимает. Остается или говорить хорошо по-немецки и жить всегда в Ганновере, или же говорить плохо и путешествовать. Германия так долго была разделена на отдельные крошечные государства, что образовалось множество диалектов. Немцы из Познани принуждены разговаривать с немцами из Вюртемберга по-французски или по-английски; и молодые англичанки, которые за большие деньги научились немецкому языку в Вестфалии, глубоко огорчают своих родителей, когда не могут понять ни слова из того, что им говорят в Мекленбурге…
В следующем столетии немцы, вероятно, разрешат этот вопрос тем, что все будут говорить по-английски. В настоящее время в Германии почти каждый мальчик и девочка, даже из среднего класса, говорят по-английски; и не будь наше произношение так деспотически своеобразно, нет сомнения, что английский язык стал бы всемирным в течение нескольких лет. Все иностранцы признают его самым легким для теоретического изучения. Немцы, у которых каждое слово в каждой фразе зависит по меньшей мере от четырех различных правил, уверяют, что у англичан грамматики вовсе нет. В сущности, она есть; только ее, к сожалению, признают не все англичане и этим поддерживают мнение иностранцев. Последних еще затрудняет, кроме зубодробительного произношения, наше правописание: оно действительно изобретено, кажется, для того, чтобы осаживать самоуверенность иностранцев, а то они изучали бы английский язык в один год.
Иностранцы изучают языки не по-нашему; оканчивая среднюю школу в возрасте около пятнадцати лет, они могут свободно говорить на чужом языке; а у нас придерживаются правила — узнать как можно меньше, потратив на ученье как можно больше времени и денег. В конце концов, мальчик, окончивший у нас хорошую среднюю школу, может медленно и с трудом разговаривать с французом о его садовницах и тетках (что несколько неестественно для человека, у которого нет ни тех, ни других); в лучшем случае он может с осторожностью делать замечания о погоде и времени, а также назвать неправильные глаголы и исключения. Только кому же интересно слушать примеры собственных неправильных глаголов и исключений из уст английского юноши?... полное незнание чужих языков — респектабельнее всего!»

---

Читаю в данный момент «Трое в лодке (не считая собаки)» Джером Клапка Джером

«Все-таки странно, насколько наш разум и чувства подчинены органам пищеварения. Нельзя ни работать, ни думать без разрешения желудка. Желудок определяет наши ощущения, наши настроения, наши страсти. После яичницы с беконом он велит: «Работай!» После бифштекса и портера он говорит: «Спи!» После чашки чая (две ложки чая на чашку, настаивать не больше трех минут) он приказывает мозгу: «А ну-ка воспрянь и покажи, на что ты способен. Будь красноречив, и глубок, и тонок; загляни проникновенным взором в тайны природы; простри свои белоснежные крыла – трепещущую мечту и богоравный дух – и воспари над суетным миром и направь свой полет сквозь сияющие россыпи звезд к вратам вечности».
После горячих сдобных булочек он говорит: «Будь тупым и бездушным, как домашняя скотина, – безмозглым животным с равнодушными глазами, в которых нет ни искры фантазии, надежды, страха и любви». А после изрядной порции бренди он приказывает: «Теперь дурачься, хихикай, пошатывайся, чтобы над тобой могли позабавиться твои ближние; выкидывай глупые шутки, бормочи заплетающимся языком бессвязный вздор и покажи, каким полоумным ничтожеством может стать человек, когда его ум и воля утоплены, как котята, в рюмке спиртного».
Мы всего только жалкие рабы нашего желудка. Друзья мои, не поднимайтесь на борьбу за мораль и право! Заботьтесь неусыпно о своем желудке, наполняйте его старательно и обдуманно. И тогда без всяких усилий с вашей стороны в душе вашей воцарятся спокойствие и добродетель; и вы будете добрыми гражданами, любящими супругами, нежными родителями, – словом, достойными и богобоязненными людьми.»

«В церкви Уолтона показывают железную «узду для сварливых женщин». Такими вещами пользовались в старину для обуздания женских языков. В наше время от подобных опытов отказались. Видимо, железа сейчас не хватает, а всякий другой материал недостаточно прочен.»
«На следующее утро мы проснулись поздно и по настоянию Гарриса позавтракали скромно, «без излишеств». После этого мы вымыли посуду, все прибрали (нескончаемое занятие, которое внесло некоторую ясность в нередко занимавший меня вопрос: куда девает время женщина, не имеющая других дел, кроме своего домашнего хозяйства) и часам к десяти были полны решимости начать длинный трудовой день.»

«Мне всегда кажется, что я работаю больше чем следует. Это не значит, что я отлыниваю от работы, боже упаси! Работа мне нравится. Она меня зачаровывает. Я способен сидеть и смотреть на нее часами. Я люблю копить ее у себя: мысль о том, что с ней придется когда-нибудь разделаться, надрывает мне душу.Перегрузить меня работой невозможно: набирать ее стало моей страстью. Мой кабинет так набит работой, что в нем не осталось ни дюйма свободного места. Придется пристроить к дому новое крыло.
К тому же, я обращаюсь со своей работой очень бережно. В самом деле: иная работа лежит у меня годами, а я даже пальцем ее не тронул. И я горжусь своей работой; то и дело я перекладываю ее с места на место и стираю с нее пыль. Нет человека, у которого работа была бы в большей сохранности, чем у меня. Но хотя я и пылаю страстью к работе, справедливость мне еще дороже. Я не прошу больше, чем мне причитается.
А она валится на меня, хоть я и не прошу, – так по крайней мере мне кажется, – и это меня убивает.»

---

Bill Bailey - Blood Sport and Vegetarians (rus sub)

Своеобразный у него юмор, не агрессивный и очень, очень смешной.

@темы: Bill Bailey

---

Эдна Фрай Дневник миссис Фрай

... Затем нам дали небольшое задание: за 10 минут написать стихотворение, или «зафиксировать поток сознания», как выразилась мисс Вордсмит, на тему «осень». Далее все по очереди читали то, что у них получилась. Сперва я немного нервничала, но, прослушав несколько первых выступлений, поняла, что мне не о чем беспокоиться. Когда очередь дошла до меня, я уверенно встала и, держа лист А4 на расстоянии вытянутой руки, начала читать. Я так горжусь моим произведением, что вставила его в дневник в назидание потомкам…
Эдна Фрай (миссис)
ОСЕНЬ
Встала я утром, отдернула штору:
Что за дела – чокнуться впору!
Землю укрыли ковром цветастым,
Коричнево-желтым и оранжево-красным.
Спросила себя, вмиг лишившись покоя:
«Ковер на земле? Не бывает такого!»
Вгляделась: деревья стоят, хоть облезли,
И небо на месте, лишь пчелы исчезли.
Деревья все голы; поесть бы, однако,
И я смолотила без зелени завтрак:
Хлеб белый с маслом и мармеладом,
Бекон, и шмекон, и яйца со спамом.
Когда ж я налопалась и стихли все бульканья,
И все чмоки причмокнулись, и срухмакались хрумканья,
Я стала думать. Так и этак рядила,
Пока муза моя нарядная меня не просветила.
Если мыслями мыслят, а резоны резонны,
То недели не делают, а сезон по сезону.
Будь мы в Австралии, встречали б весну,
Но мы-то в Англии и уже проводили одну!
Я засмеялась: как же все просто,
Проще простого этот самый простенький вопростик!
Хлопнув по пузу набитому и топнув ногою раз восемь,
Хохоча, я воскликнула: «Да это же осень!»
И с тех пор, когда на улицах листьев кучи,
Шарфы нашеены и перчатки наручены,
И завтрак умят, а живот распирает от снеди,
Я знаю, что это за время года, – оснеденное.
На место я села совершенно измученная. Не ошибусь, если скажу, что группа была заметно ошеломлена глубинным напором и мощью моего выступления. Все сидели открыв рты, и так продолжалось довольно долго; тишину нарушила Анджела – она громко захлопала и объявила, что занятие окончено.
Я привыкла щадить чувства других людей, поэтому дождалась, пока все выйдут, прежде чем спросить мисс Вордсмит, что она думает о моем стихотворении. Анджела была чрезвычайно доброжелательна. Положив руку мне на плечо, она сказала, что я обладаю «отчетливо собственным поэтическим голосом». Я не из тех, кто проявляет эмоции на людях, – или дома, если уж на то пошло, разве что воскресным утром, – но должна признаться: когда я шла домой из общественного колледжа, в моей походке угадывались – едва-едва – легкие подскоки. Наконец-то меня открыли!

@темы: книги

---

Прыжок в бездну от Стивена Фрая.

Этот прыжок точно, не может никого оставить равнодушным.
Бокс был, теннис был. Теперь надо срочно заняться горными лыжами для закрепления эффекта. Ну или скалолазанием на худой конец

@темы: Стивен Фрай

---

Стивен Фрай. Хроники Фрая. Автобиография

«Я давно уж заметил, что, когда я по оплошности ввязываюсь в ту или иную публичную полемику, сторона, которая придерживается противоположных моим взглядов, неизменно именует меня актером. Чем успешно обесценивает все, что я способен сказать. За письменным столом я провел больше времени, чем на сцене или перед камерой, однако фраза «В конце концов, он всего лишь писатель» не обладает столь же глумливой окончательностью, как «Почему мы должны прислушиваться к мнениям актера?». Я не всегда оказываюсь таким имбецилом, чтобы удивляться, а то и расстраиваться, услышав ее. В конце концов, каждый хватается в драке за то оружие, что поближе лежит, а сходясь в рукопашной, пинает и бьет противника в самые слабые и уязвимые места.» Стивен Фрай. Хроники Фрая. Автобиография
«Я никогда не был бережливым, благоразумным или дальновидным. Никогда. Гены у меня какие-то не такие. Я верю в возможность и желательность изменений, усовершенствования, эвристического развития, приобретения посредством опыта знаний и мудрости, а также в возможность обогащения оных. И еще я верю, что леопарды навсегда останутся пятнистыми, скунсы – вонючими, а Стивены – идиотически и экстравагантно расточительными.» Стивен Фрай. Хроники Фрая. Автобиография

@темы: Стивен Фрай, Цитаты

---

Шерлок в костюме от СПЕНСЕРА ХАРТА. Куда спрятать пистолет?

Марк: «Мне покрасили волосы, чтобы подходили к волосам Бенедикта».
Бенедикт: «А мне покрасили волосы, чтобы подходили… к кому?»
Мартин: «Шерлоку!»
Марк: «Вам не кажется, что здесь наблюдается фамильное сходство?»
Бенедикт: «Мне кажется».
Марк (хихикая): «Но как? Таинственным образом у меня оказался нос Холмса!»
Бенедикт: «Ага, мой нос немножко более плоский, курносый и вздернутый, чем должен быть у Холмса. Они снимали меня только под определенными углами, так что теперь я постоянно норовлю повернуться в профиль».

Многие кадры Шерлока, изучающего кроссовки в лаборатории, были сняты в тот день, когда Мартин получил травму. Это был третий день съемок: на второй день их почти засыпало снегом возле морга на Мертир-Тидфил, а на третий день Мартин, выходя из своего Freeway (предположительно, это его трейлер), поскользнулся на ледяных ступеньках, «повалился, как мешок с картошкой», и был вынужден пропустить день. Они снимали все крупные планы Шерлока, какие могли, и потом Мартин вернулся, чтобы доснять остальное. «Ты это так рассказывал, звучало как песня», – говорит Бенедикт, потом начинает петь: «Freeman fell out of his Freeway on his way to...» [игра слов с фамилией и названием трейлера, если буквально: «свободный человек сошел со свободного пути по пути к…» прим.перев.]
«Ты принял что-то?» – недоверчиво интересуется Мартин.
«Ты же знаешь мою мантру, Мартин, – говорит Марк. – Все актеры, сыгравшие Шерлока Холмса, сходят с ума. Бенедикт Камбербэтч всех превзошел, присоединившись к нам уже полностью ненормальным!»
«Так говорит автор и Майкрофт!» – говорит Бенедикт.

Марк отмечает, что даже Артур Конан Дойл считал, что тяжело продолжать писать сложные дедуктивные эпизоды в своих книгах, и Марку также было тяжело сочинять сложную дедуктивную сцену с кроссовками. Он взял пару своих кроссовок и попытался представить, что бы он мог понять, рассматривая их. Он также придумал штуку с именем внутри кроссовка, потому что он учился в школе с мальчиком, которого все дразнили из-за того, что его имя было написано на всех его вещах – полотенцах, например, – а он был уже достаточно взрослым для этого. «Могу я быстренько кое в чем признаться? – спрашивает Бенедикт. – У меня всё еще есть носки и полотенца из школы, на которых написано моё имя! Это так стыдно. Я однажды давал кому-то интервью, и они говорят: «У тебя бирочка с именем торчит из рубашки» – а мне было двадцать шесть! Это была белая школьная рубашка, и я всё еще её носил. Жалкая у меня жизнь».
«А почему у тебя всё еще есть трусы и носки из школы?» – спрашивает Марк.
«Я ничего не говорил про трусы!» – протестует Бенедикт.
«Но я себе их представляю!» – говорит Марк.
Бенедикт продолжает, что у него всё еще есть носки из школы, потому что парни редко думают о покупке носков.
«Хотя мы не можем сейчас сказать вслух, где именно их покупаем», – говорит Марк.
«Но вы можете это не сказать, а потом сказать: есть и другие магазины?» – спрашивает Бенедикт.
«Есть другие детективы», – говорит Марк.

Когда Джон приходит к женщине, живущей с охранником, Мартин комментирует: «Это Элисон Линтотт, мы с ней вместе учились в школе драмы Central много лун назад».
Бенедикт: «Есть и другие школы драмы».
Марк (напыщенно): «Но ни одной столь же престижной».
Мартин: «Есть и другие Элисон».

Бенедикт: «Более всего в этой сцене меня заботило то, что мой костюм от СПЕНСЕРА ХАРТА…»
(Марк рычит.)
Бенедикт: “...оттопыривался в районе карманов, потому что там был пистолет! (смеется) Было как-то странно и трудно ходить!»
Марк: «А ты можешь всё это повторить, но сказать только «мой костюм»?
Бенедикт: «Хорошо: сей прекрасно сидящий, великолепно сшитый костюм имел в своём кармане довольно большой пистолет, и это несколько отвлекало, до такой степени, что я был вынужден очень сильно сосредоточиться на том, как бы не свалиться в воду».

Марк: «Люди часто просят рассказать смешные вещи со съемок…»
Бенедикт: «Поговорим о вывеске?»
Марк (смеясь): «Ага».
Он рассказывает, как у них была очень важная вывеска с названием компании по прокату машин. Она висела на стене за столом мистера Эварта, и на ней было написано «Janus Cars» («Машины Януса»). Дизайнеры интерьера повесили эту вывеску, но изготовили ее таким образом, что заглавные «J» и «C» были гораздо больше остальных букв. Однако они были также очень тоненькими, и когда Марк и другие пришли на съемочную площадку и осмотрелись, «всё, что вы могли видеть, было «anus ars» (задница ануса)», так что пришлось срочно перерисовывать вывеску и утолщать заглавные буквы.

Марк позже чувствовал себя очень виноватым, потому что раньше он не знал, что Джон Сешнз (актер, сыгравший роль брата Конни Принц) – большой фан Шерлока Холмса и выиграл приз на шоу BBC «Celebrity Mastermind» по этой теме. Марк был изумлен тем, что Джон согласился сыграть такую маленькую роль в истории Шерлока. «Возможно, он мог бы стать главным злодеем. Возможно, он всё еще может им стать».

Марк: «Там были две кошки, якобы дрессированные. И мы обнаружили, что не существует такого понятия, как дрессированная кошка».
Мартин: «Черт, нет. Они были выдрессированы царапать Джона Сешнза, их специально этому обучали. И они преуспели».

Убеждение Джона, что Конни убили с помощью кошки, вымазав ее когти в жидкости с бактериями столбняка, базируется на реальном факте, имевшем место во Франции в 1920-х годах. Когда Марк об этом прочел, он подумал: «Я это использую!»

Марк говорит, что когда он был ребенком и в первый раз прочел рассказы Конан Дойла, «Я помню, я сидел в школьном автобусе и пытался разгадать, что делали люди. Оказалось, они все ехали в школу. Я должен был догадаться – они все были одеты в школьную форму».

Голос маленького мальчика – это голос Луиса Моффата, сына Стивена Моффата и Сью Вёрчу.
Бенедикт: «Это мелочь, но у него большое будущее».
Мартин: «…когда он будет нанимать нас на работу!»
Первоначально записали голос редактора сериала, переделанный в голос ребенка, но звучало жутко.

@темы: интервью

---

ссылка на файл: rghost.ru/35641259

---

Коврик для "МЫШКИ"

---

АНЕКДОТ

Лондон…Туман…Кафе… Сидят два джентельмена. Один другому:
-Скоро Новый год, хорошо!
Второй:
-Ну и что. Секс лучше.
-Да, но Новый год чаще…